Courtois, director of research at the Centre National de la Recherche Scientifique (CNRS), leads the efforts of major scholars associated with the CNRS, who drew on recently opened Soviet archives to track the atrocities of communism worldwide over the last century. Concluding that communism's death toll stands at 85 to 100 million, they wonder forcefully why such "class genocide" is excused more easily than the Nazis' "race genocide." This book burned a hole in the French Left when it was published and also hit the best sellers lists. Not easy reading, but a seminal document.

Genocide has been with us since the beginning of history and is a key feature to the study of world history at nearly every level. The most widely-studied and catastrophic examples are, however, historically close to the present day: the Nazi Holocaust, "ethnic cleansing" in Bosnia, tribal warfare in Rwanda and more. The Encyclopedia spans the globe to explain the issues behind crimes against humanity and human rights issues as they relate to individual countries and the world at large. It traces the history of events that qualify as genocide and crimes against humanity, profiles perpetrators and heroes, and explains international laws and law proceedings aimed at ending genocide and crimes against humanity. It also delves into depictions and manifestations of the phenomenon, such as propaganda, sociological and philosophical explanations, literature and film.

In his farewell address, Dwight D. Eisenhower warned the nation of the perils of the military-industrial complex. But as Jonathan Herzog shows in this insightful history, Eisenhower had spent his presidency contributing to another, lesser known, Cold War collaboration: the spiritual-industrial complex. This fascinating volume shows that American leaders in the early Cold War years considered the conflict to be profoundly religious; they saw Communism not only as godless but also as a sinister form of religion. Fighting faith with faith, they deliberately used religious beliefs and institutions as part of the plan to defeat the Soviet enemy. Herzog offers an illuminating account of the resultant spiritual-industrial complex, chronicling the rhetoric, the programs, and the policies that became its hallmarks. He shows that well-known actions like the addition of the words "under God" to the Pledge of Allegiance were a small part of a much larger and relatively unexplored program that promoted religion nationwide. Herzog shows how these efforts played out in areas of American life both predictable and unexpected--from pulpits and presidential appeals to national faith drives, military training barracks, public school classrooms, and Hollywood epics. Millions of Americans were bombarded with the message that the religious could not be Communists, just a short step from the all-too-common conclusion that the irreligious could not be true Americans. Though the spiritual-industrial complex declined in the 1960s, its statutes, monuments, and sentiments live on as bulwarks against secularism and as reminders that the nation rests upon the groundwork of religious faith. They continue to serve as valuable allies for those defending the place of religion in American life.

Despite the tendency of history to repeat itself, some eras are truly unique, the Chinese Cultural Revolution being a case in point. This was not a revolution, nor was it a civil war; it probably came closer to a free-forall. There were different sides, but the membership constantly changed, new ruling class against old ruling class, have-nots against haves, young against elders, uneducated against educated, countryside against city— just some of the dividing lines. This was exacerbated by ideology, but power was an even stronger drive. Some of the slogans of the time probably defi ne it just as well, such as “turning the world upside down to create a new world,” and it did look as if the monkey god had been let loose. Yet, even then, someone was pulling the strings and this someone was an aging Mao Zedong, unwilling to tolerate any rival and even to trust old comrades. For the greater part of the decade 1966–1976, the Cultural Revolution wreaked havoc in the world’s largest society, undermining the party, government, and army, weakening the economy, society, and culture, and affecting China’s 800 million people and harming or destroying an eighth of the population. The strongest hope among most of the survivors was never to live through such a period again and to make it truly unique. Given the confusion that reigned at the time and the uncertainty about many events that still prevails today, it is essential to have a book like this Historical Dictionary of the Chinese Cultural Revolution to help clear up some of the points. This book does not claim to be the last word, which is defi nitely in its favor, but it brings us another step closer to understanding what still remains an extremely convoluted and confusing era. This it does, fi rst, through a chronology tracing the events showing at least what happened and when. The introduction then endeavours to fl esh out the chronology by putting events and people in their places and showing how these events and people relate to one another. The countless details are extensively elucidated in entries on signifi cant persons, places and institutions, the more momentous events, the political and ideological movements, and much more. Since this did take place in China, the glossary is a useful tool for those researching it in Chinese. For those who want to know more, the bibliography is an excellent starting point.

The publication of this collection of documents on the massacre of approximately nine thousand persons in the Ukrainian town of Vinnytsia during 1937 through 1938 by the NKVD (People's Commissariat of Internal Affairs) is very timely and broadens the historical source base on Stalinist genocide policies toward Ukrainians in Soviet Ukraine. At the same time, it presents prima facie evidence on the activities of Soviet security police (NKVD) during the Yezhov period in the 1930s.

Т. Адорно (1903-1969) сразу же после окончания второй мировой войны становится руководителем крупного эмпирического исследования по изучению корней авторитаризма, проведенного в Западной Германии и США. Результаты исследования показали опасность дрейфа человеческого миропонимания в сторону укрепления пустого автоматизма сложившихся стереотипов, действований по правилам, узаконенным лишь одной привычкой. Выпущенная на основе исследования коллективная монография была переведена почти на все европейские языки и переиздана миллионными тиражами, став первым социологическим бестселлером в послевоенном мире.

Публикация книги спустя полвека после ее первого издания имеет двойной смысл. Во-первых, после издания двухтомника о Нюрнбергском процессе тема Холокоста в Советском Союзе практически, замалчивалась, так что российский читатель впервые может ознакомиться с чрезвычайно дотошным исследованием Ханны Арендт. Во-вторых, как ни огорчительно, тема преступлений против человечности в начале XXI века оказалась актуальной как никогда, будь то война на истребление в суданском Дафуре, геноцид и вытеснение сербов из Косова или третья уже кровавая попытка тбилисских властей создать «Грузию для грузин». К великому сожалению, Запад упорно пытается «приватизировать» тему преступлений против человечности, используя Гаагский трибунал как однонаправленный инструмент. Именно дотошность Ханны Арендт, тщательно анализирующей не только ход процесса над Эйхманом, но и все юридические ловушки на пути к известному результату этого процесса над воплощением обыденности абсолютного зла, составляет основную ценность этой монографии.

Эта взаимосвязь коммунизма и индивидуализма, осужденная самыми рьяными приверженцами контрреволюционной мысли (де Местр и т.д.), а также и Марксом, заставляет нас поставить под вопрос само понятие взаимосвязи. Но если взаимоотношения между людьми перестают быть отношениями Того же к Тому же и предполагают образ другого как нечто неустранимое и в равенстве своем диссиметричное по отношению к тем, кто его рассматривает, то тем самым навязывается совсем иной вид взаимоотношений, влекущий за собой иную форму общества, которое вряд ли можно назвать "общностью". Если же мы решим именовать его так, встанет вопрос, чем обусловлено мышление той или иной общности и, вне зависимости от того, существует оно или нет, не свидетельствует ли оно об отсутствии общности? Именно это случилось с Жоржем Батаем, который добрый десяток лет стремился -- в мыслях и в реальности -- к осуществлению требований общности, и в конце концов оказался, пусть не совсем в одиночку, лицом к лицу с отсутствующей общностью, всегда готовой превратиться в отсутствие общности. "Полный разлад (забвение всяких границ) есть закон отсутствия общности". Или: "Никому не позволительно принадлежать к моему отсутствию общности" (цитаты заимствованы из журнала "Против всякого ожидания"). Обратим внимание хотя бы на местоимение "мое": каким образом отсутствие общности может считаться "моим" в том же смысле, в каком можно говорить о "моей" смерти, которая лишь разрушает всякую мою принадлежность к чему бы то ни было и в то же время возможность любого моего присвоения?

Ч. 1. - 614 с.

В новой книге петербужского историка, автора многочисленных работ по истории Второй мировой войны Александра Гогуна впервые рассказывается о механизме и особенностях политтехнологий Третьего рейха, публикуются материалы нацистской пропаганды, негативно описывающие Советский Союз и коммунизм. Подавляющее большинство документов публикуется впервые после 1945 года.

Антонио Грамши – основатель и руководитель итальянской коммунистической партии (1923–1924), депутат парламента от ИКП (1924–1926). Арестован в 1926-м по статье 184 нововведенного фашистами Testo unico delle leggi di pubblica sicurezza (Единый Свод Законов по Общественной Безопасности). Основной свой труд «Тюремные тетради» написал в период с 1926-го по 1937-й год. В августе 1931-го тяжело заболел. Длительные периоды находился в различных тюремных клиниках. Срок заключения Грамши истек 21-го апреля 1937-го, через шесть дней (утром 27-го апреля) он умер. Заметки, носящие сборное название «Тюремных тетрадей», которые он сделал в тюрьме с 1926-го по 1937-й год, содержат потрясающее собрание знаний об организации общества, науке и искусстве. Цензура, которой подвергались заметки, заставила автора отказаться от стандартной терминологии марксистского классового анализа. Как ни парадоксально, но это сделало заметки более понятными широкой аудитории, в том числе и сейчас…

Книга Деррида, озаглавленная «Призраки Маркса», была опубликована на французском языке в 1993 г., переведена на английский и опубликована в США в 1994 г. Первоначально доклад под таким же названием был прочитан Деррида на конференции в Калифорнийском университете в апреле 1993 г. (Whilst Marxism? Global Crises in International Perspective) и посвящен активисту Африканского Национального Конгресса Крису Хани, убитому за несколько дней до начала конференции. Общая композиция текста представляет собой анализ текстов Маркса через призму их культурной реализации с несколькими дополнительными направлениями, идущими к марксизму от Шекспира («Гамлет»), Поля Валери («Кризис разума»), Фрэнсиса Фукуямы («Конец истории и последний человек»), а также Мориса Бланшо («Три голоса Маркса») Сквозной темой «Призраков», как свидетельствует само название, является обращение к посмертным судьбам Маркса и созданного им учения, и в связи с Марксом - к проблемам посмертного бытования вообще, к теме жизни и смерти, к тому, что сопровождает смерть в представлениях живущих - к призракам, фантомам, духам. «Призраки Маркса», рассматриваемые через призму (предполагаемого) увлечения марксизмом молодого Деррида, вызвали весьма внушительный резонанс в кругах левых интеллектуалов Запада, в особенности в США. Ситуация, в которой появилась эта книга - время кризиса марксизма в связи с распадом государственных систем, избравших его своей идеологией, - толкуется, как аналогия временам, предшествующим появлению Первого Интернационала, когда все силы старой Европы объединились, по замечанию Маркса в «Манифесте», в попытке противостоять марксизму (соблазн к такому толкованию, кстати сказать, подает сам Деррида, когда говорит о необходимости создания некоторой новой общности интеллектуалов, которую он называет в «Призраках Маркса» Новым Интернационалом).